На экраны выходит «Рэмбо-4», бескомпромиссный и неожиданно своевременный камбэк главного героя «холодной войны», где режиссер и актер Сильвестр Сталлоне щедро сыплет порохом из всех своих пороховниц.
Потертый, но знойный брюнет Джон Рэмбо, перманентная грусть в глазах которого выразительностью не уступает альпийским нагромождениям мышц на всех возможных частях тела, ведет размеренную жизнь в индокитайских дебрях. Типаж, в общем, почти шукшинский. В русской глубинке этот угрюмый, хоть и не пьющий, мастер на все руки починял бы одиноким старухам заборы, возился с примусами, трогательно преподносил бы чужим боязливым детишкам уродливо, но любовно вырубленных топором деревянных кукол и смущал дикостью молодок. Однако в тропиках, понятно, свой коленкор. Под умиротворяющую закадровую музыку Джон зашибает копеечку, ремонтируя катера, экстравагантно охотясь на рыбу со стрелковым луком и отлавливая змей для нужд местных дельцов, устраивающих змеиные бои на манер петушиных и тоже со ставками. Бизнес у Рэмбо, как, в общем, и следовало ожидать, идет не ахти. «Чего ты тащишь-то одних гадюк? – говорят ему, брезгливо отсчитывая деньги за очередной шевелящийся мешок с гадами. – Питона давай!» По ночам ему снится динамичная черно-белая нарезка из предыдущих эпизодов «Рэмбо», а хорошо поставленный внутренний голос говорит: «Ты знаешь, из чего ты сделан. Ты убивал не ради мира, а ради себя. Когда ты на грани, убить тебе ничего не стоит».
Голос, естественно, договорится, потому что спокойная жизнь продлится три экранных минуты.
На четвертой у его мастерской появятся христианские проповедники с влажными ягнячьими глазами и попросят сплавить их, а также пачки библейской литературы и медикаментов по реке в соседнюю Бирму. В Бирме бесчинствует военная диктатура, тысячами отстреливают женщин и детей, а самая популярная азартная игра там выглядит так: в заминированный пруд загоняют десяток пленников и делают ставки на то, кто взорвется первым. Джон, покочевряжившись, из симпатии к симпатичной проповеднице сначала отвезет дураков, куда просили, а потом двинется освобождать их из плена, попутно перебив, кажется, всю бирманскую хунту.
Благодаря таблоидам и кинофильмам, мы знаем, что последние годы Сильвестр Сталлоне, в котором имеется все-таки большой соблазн усматривать черты его главного лирического героя, в отличие от Рэмбо, вовсе не анахоретствовал. Попадался на таможнях с килограммами не занесенных в декларацию анаболиков, вкалывал экспериментальные образцы своим пьяным подружкам, беспощадно пародировал себя в третьих «Детях шпионов». Четвертый «Рэмбо», однако, производит впечатление, будто создатель одного из ключевых образов «холодной войны» действительно долго прокуковал в землянке, все на свете пропустил, а из метафорического леса вышел очень вовремя и, перефразируя Высоцкого, внезапно попал в такт. В кинематограф вернулась мода на брутальных героев, не разменивающихся на постмодернистское кривляние, в цене бойцовая прямолинейность 80-х, а обильная кровь на экране котируется не меньше, чем нефть на биржах.
Да и с «холодной войной» как будто все в порядке.
Из плохо дружащего с реальностью придурка не от мира сего Рэмбо образца «нулевых» превратился в героя нашего времени, который, кажется, только один и понимает, как в этом времени неплохо бы себя вести. Когда, ошалело глядя на первые дымящиеся после встречи с Джоном трупы, миссионер цитирует своего коллегу из балабановской «Войны»: «Я доложу о случившемся! Нельзя так просто убивать людей!», герой глядит на него с такой вековой печалью, что сразу делается ясно: можно, только так и можно. Надо ли говорить, что по результатам он окажется прав, а христианский пацифизм стремительно отрастит себе большие кулаки и позволит проповеднику остервенело колотить булыжником по голове уже бесчувственного, как табурет, оппонента.
В «Первой крови» Рэмбо сшибал такими булыжниками вертолеты, но в четвертой части хоть и оставляет за собой право на изысканность (отработанным, как па-де-де примы-балерины, движением вырывает чужой кадык и устраивает художественное харакири главному сатрапу), в основном работает в промышленных масштабах. Щиток сносящего людям головы пулемета призван защищать героя Сталлоне не столько от чужих выстрелов, сколько от летящего во все стороны человеческого фарша, а валяющаяся в джунглях с 60-х годов английская бомба взрывается, как термоядерная. Диалогов закономерно мало, но в них, не то что раньше, Джон шпарит, что твой Гамлет:
«Мы хотим изменить мир» – «У вас есть оружие?» – «Нет» – «Вы ничего не измените».
Драйв происходящего таков, что полтора часа пролетают совершенно незаметно, а огрехи написанного Слаем же сценария воспринимаются либо как необходимая дань классике (зарево пожара, полыхающее в старомодных темных очках злодея), либо просто никакого объяснения не требуют. Зачем, к примеру, пособникам хунты было мариновать блондинку-миссионерку в клетке, будто какой-то деликатесный хамон, и лишь спустя две недели попытаться ее изнасиловать (тут за спиной насильника и возникнет с грозной грацией акулы в «Челюстях» наш человек)? Да какая разница, видать, психология у них такая. На изучение душевных мотиваций нелюди герой времени не тратит и другим не советует.
Источник: www.gazeta.ru
